Внесли, рассмотрела, приняла сразу во втором и третьем чтении, предъявлено обвинение в госизмене, приговорил к 25 годам колонии строгого режима, списки погибших мобилизованных пополнили...
Каждый день – сводка ползучей оккупации страны. Настоявшаяся отрава проникает везде: в геометрию городов, школьные учебники, межчеловеческие связи. Что, если твой сосед, коллега или дальний родственник напишет донос? Ладно они, но ведь и родители могут решить, что их ребенок – предатель. Время молчания, взглядов в пустоту, дежурных кивков и вздохов: "это да...". Лучшее время для оккупантов, чтобы окопаться – каждый день уходя на новую длину штыка.
Лунный пейзаж под Верденом виден до сих пор. Какой искусный хирург заделает такие же оспины на лице моего народа? Кажется, этот кудесник – сам народ. Хочется верить, что отрава – просто страх большинства, а круги на воде оставляют плевки с диванов в Сертолово и Сабуртало – меньшинства плюются друг в друга. Когда страх отпустит, большинство станет жить спокойно?
Может быть – дай Бог. Я не желаю зла большинству: да здравствует абсолютное большинство граждан! А мне, меньшинству, пора выбирать берег. Я исключил себя из нормы Родины, как и мои нежданные коллеги – придворные шуты и палачи. Норма залижет раны, порастёт свежим пушком, даст потомство.
А что делать с теми, кого мы, меньшинства, вырвали из нормы, отправили на бойню и на которых априори поставили крест? Они теперь тоже в меньшинстве – и лишь по инерции пользуются благосклонностью основной массы. Мемориальные доски покроются пылью, а портреты мертвецов вдоль дорог заменят на предложения квартир под ключ.
После вручения госнаград и открытия "парт героев" активом Юнармии останутся только цинковые лица матерей, вдов и сирот. Значки пионеров ещё бликуют в них, отражаются бегающие по школьному классу солнечные зайчики, слепя отчитывающееся перед начальством большинство.
Этому большинству надоест щуриться и протирать слезящиеся глаза. Оно отвернётся и будет сторониться "юродивых". Гробовые закончатся, а казённый фонд помощи развалится вслед за казной. Кто найдёт ключ, чтобы открыть металлический панцирь, пустить внутрь свет и жизнь – попросить прощения?
Мой берег покрывается цинком. Ноги скользят, уже тяжело держать равновесие. Нужно делать прыжок туда, где frostig, beschämt und befreit – зябко, стыдно и освобождённо. Надеюсь, когда-нибудь мне разрешат сказать слово "простите".