– А знаешь, что самое страшное? Для них это уже вошло в норму. Они играют в карты и между делом шутят, что они подцензурная газета.
Из диалога со старожилой медиарынка.
Можно долго спорить о том, что считать журналистикой, а кого – журналистом. Но все аргументы в пользу нарочито обязательной объективности и непредвзятости при производстве материалов потонули в развязанной информационной войне, которая, как оказалась, и не заканчивалась вовсе. Я не хочу делать точкой невозврата для российского медиаландшафта пресловутое и всеми пережёванное 24 февраля. Не столько из-за вычурной банальности, сколько по причине ошибочной трактовки тех процессов, которые зарождались и происходили на наших глазах в течение нескольких десятилетий.
Моё погружение в журналистику состоялось в период затухания профессии с точки зрения "либерального" подхода, а именно – открытости, доступности источников и возможности публиковать любую информацию. Только отгремело дело российского журналиста Ивана Голунова, как посадили другого бывшего корреспондента "Коммерсанта" Ивана Сафронова. Молодость, максимализм и либеральная среда заставили меня поверить в то, что всё возможно: несмотря ни на какие трудности, журналистика в России останется и продолжит существовать. Было тяжело, какие-то темы вовсе не складывались по причине моей откровенной ограниченности, что-то не получалось из-за отсутствия источников. Но действительно серьёзные изменения произошли после весны 2022 года.
Круг тем сужался до неприличных размеров, а количество изданий, в которых хотелось работать, сокращалось с катастрофической скоростью. Причем последнее внезапно происходило не потому, что их объявляли иностранными агентами в России. Некогда обожаемые мной медиа стали писать откровенную субъективщину по теме, в которой я набралась определенного опыта. Они искажали факты, подгоняли тезисы под необходимые им трактовки и публиковали истории, предварительно не перепроверив их достоверность. Таким образом, на одной стороне баррикад остались провластные издания, которые писали только сформулированную наверху "правду", а на другой – некогда уважаемые СМИ, внезапно скатившиеся до уровня своих антагонистов. Казалось бы, как можно сравнивать Медузу и RT? Очень просто – и те, и другие хотят, чтобы их видение журналистики признали истинно верным. Оба издания нередко забывают про предоставление читателям объективной картины, осторожную работу с источниками, а главное – отсутствие проявлений политического активизма.
Однако посередине между молотом и наковальней остались некоторые СМИ, которые всё ещё влачат своё существование (из-за отсутствия нормальной финансовой поддержки и априори убыточной бизнес-модели), пытаясь демонстрировать нейтральность. Размах того, что они могут опубликовать, ограничен нависшими акционерами, бдительными министерствами, цензурными законами, а также Генпрокуратурой и Роскомнадзором. Можно ли назвать такую журналистику истинно объективной? Вопрос, на который сложнее всего мне было дать ответ прежде всего себе.
Потребовалось несколько месяцев внутреннего диалога и долгоиграющих выводов, чтобы признать – профессиональная журналистка в её изначальном узком понимании мертва. Тут могли быть долгие рассуждения о том, была ли она вообще объективной хотя бы где-то. Но нужно по крайней мере признать, что уровень её нейтральности после 2022 года снизился до критической отметки. В подобных доживающих медиа есть забавная штука, которую осознаёшь не сразу, – они пытаются поддерживать в тебе веру в то, что всё происходящее временно. Их девиз: "Нужно осуществлять работу по максимуму". А дальше с замиранием сердца наблюдаешь, что же из написанного в итоге увидит читатель.
Сначала ты сопротивляешься. Тебя возмущают наглые представители ведомств или главы компаний, которые одним звонком снимают любую публикацию. В тебе каждый раз что-то с надрывом ломается, когда выходит очередное цензурное постановление, и ты понимаешь, что теперь ещё один список тем находится под запретом. Ты злишься, когда источники больше не хотят ничего рассказывать или уезжают подальше из России, где что-либо говорить становится небезопасно – "вдруг прослушивают". А потом эмоции затухают. Ты сам не замечаешь, как разочарование от непрошедшей цензуру заметки сменяется привычным: "эх, жаль конечно, но зато я не работаю в РИА Новости".
Конечно, случаются вспышки просветления, когда тебе удаётся "нарыть" удачную историю, которая в конце оказывается опубликованной без изменений. Но затем наступает новый виток затишья. Тебе кажется, что на рынке не происходит вообще ничего, но на самом деле он кишит происшествиями. Ты как будто сидишь на наполненном насекомыми сундуке. Они пытаются из него вырваться, пожирают друг друга, а ты всё прекрасно слышишь, но ничего не можешь сделать. Только мерзкий звук маленьких клацающих челюстей, и больше ничего. С другой стороны, можно расценивать это как определенный челлендж – если уж научишься работать с источниками в таких условиях, то профессиональных качеств тебе не занимать. И тут появляется дилемма: уйти из журналистики – значит сдаться; остаться – тешить себя иллюзиями былого величия российских изданий, начинать каждый день с самобичевания и пытаться пробивать стены головой, насколько хватит её физических возможностей.
Поиск новых форматов, которые могут стать решением возникшей перед СМИ проблемой, – это то, чем все российские журналисты, не уехавшие из страны, должны заниматься прямо сейчас. Если отбросить остальные нюансы жизни во время войны, то российские медиа либо научатся работать по-новому, либо окончательно деградируют, хотя никогда в этом не признаются.