Директор Института США и Канады Валерий Гарбузов был уволен за статью в "Независимой газете". В ней он обвинил руководство РФ в попытках играть на возникшем в обществе постимперском синдроме, причиной которого стал распад СССР.
Прочитав статью, я вновь удивился резко оппозиционному тону "Независимой" после 24 февраля 2022 года. Но куда больший интерес, чем сама статья, у меня вызвало появление в ней словосочетания, которое я не встречал уже много лет.
С "постимперским синдромом" я впервые столкнулся во времена бакалавриата, когда научный руководитель предложил мне писать о нём курсовую. Однако, перелопатив тонну литературы, я понял, что чем больше я об этом "синдроме" читаю, тем меньше понимаю, что это. О нём писал Егор Гайдар, очень много дискутировали в фонде "Либеральная миссия". Однако нечто концептуальное из этих рассуждений выделить было невозможно.
Во-первых, слово "постимперский" подразумевает, что империи уже нет. Но можем ли мы считать, что Россия – не империя? По каким критериям? Во-вторых, рассуждения о "синдроме" всегда были настолько простыми, будто речь шла не о научном понятии, а о повседневном явлении из жизни самих авторов. Свои выкладки они могли дополнить примерами Югославии и Веймарской Германии, но и это не особенно помогало, так как на этом аналогии заканчивались. Актуальной же иностранной литературы о постимперском синдроме я и вовсе не нашел. В общем, тему курсовой я тогда поменял и история эта как-то забылась.
Вновь с дебатами об имперскости в России я столкнулся лишь после начала полномасштабной российско-украинской войны, причем во внутрироссийские общественные споры вклинились эксперты из западных университетов. Тут-то и стало понятно, что "постимперский синдром" – это изобретение российских интеллектуалов. На Западе вопрос понимается иначе: никакого постимперского синдрома не может быть, потому что имперскость в принципе никуда не уходит. Она может оставаться в культурных, социальных или интеллектуальных паттернах. Например, сохраняется в литературном каноне.
Разница подходов очевидна. Речи о постимперском синдроме в России были попыткой подчеркнуть свой разрыв с империей, обозначив её как нечто, выброшенное на свалку, а вспоминающую об империи часть общества – как не совсем здоровую. Парадокс же заключался в том, что и в либеральной среде имперскость никуда не исчезла. В предыдущей колонке я цитировал философа Глеба Павловского, говорившего о проекте Михаила Горбачёва как о глобальном и в то же время имперском. А лозунг о России как "либеральной империи" в 2003 году выдвинул не кто иной, как Анатолий Чубайс. Оказывается, что рассуждения о глобализации России не только не противоречат имперскости, но нередко идут с ней рука об руку.
Однако сегодня контуры отечественного "империализма" сложились совсем иначе, чем это видели Чубайс или Горбачёв. Их наглядно описал тот же Павловский в "Иронической империи". Хакеры, наёмники, нелегальные финансовые схемы и многое другое – всё это "товар", который Кремль поставляет в мир, используя ресурсы страны как плацдарм и кормовую базу одновременно. На внешний мир при этом транслируется идея о бесконечном пересмотре мирового порядка, а на внутренний – идея осажденной крепости, которая оставляет за Кремлём монопольное право на связь миром.
Зная обо всём этом, трудно поверить, что ещё в начале 2000-х почти половина россиян хотела, чтобы страна сотрудничала с НАТО, и даже всплеск антизападных настроений после бомбёжек Югославии прошёл всего через несколько месяцев. Ресентимент российского общества стал, скорее, следствием дефицита смыслов и осознанных попыток власти вытащить из сундука российского имперского опыта всё худшее, что в нём нашлось.
Исследователи часто спорят о том, почему Борис Ельцин не занимался в 1990-х активной либеральной пропагандой: нежелание это было или нехватка ресурсов? Проблема, на самом деле, заключалась в том, что ему было нечего пропагандировать. Хлынувший в Россию разнообразный западный опыт был для Ельцина так же нов, интересен и непонятен, как и для простых российских граждан.
Когда же в Кремль пришёл Владимир Путин, построение "национальной идеи" сначала велось из подручных средств вроде музыки советского гимна. Однако после кризиса 2008 года и Болотной площади в ход пошли не борьба за мир и мощная культурная дипломатия, как хотелось когда-то Горбачёву, а предельно агрессивные лозунги, которые стравливали людей друг с другом и при этом сплачивали их вокруг Кремля против внешней угрозы. Полномасштабная война с Украиной сегодня выглядит пародией на худшие образцы захватнических войн XIX века, а политика России в Африке стала похожа на худшие образцы неоколониализма 1960-х.
Сделаю небольшое отступление. Когда-то один мой друг (по совместительству, поклонник Национал-большевистской партии Лимонова) уговорил меня прочитать несколько глав из книги философа-белоэмигранта Григория Ландау "Сумерки Европы". (Книга предсказуемо оказалась ремейком "Заката Европы" Шпенглера.) В главе об империализме Ландау выступает в защиту колониальных империй как единственного способа "дать выход идеям и культуре на всё человечество". Удивило меня тогда то, что все позитивные вещи, которые Ландау связывал с колониальными империями, вовсе не перестали существовать после их краха. Такие блага, как свобода информации, свобода передвижения или международная бизнес-инфраструктура сегодня куда более доступны, чем в начале XX века. Если раньше они даровались колониальными государствами как привилегия, то сегодня мы нередко воспринимаем их как должное. На мировую арену хлынули и многочисленные негосударственные игроки: корпорации, НКО и т.д. Количество международных организаций сегодня огромно, а значительная часть жизни людей регулируется на межгосударственном уровне. В XX-XXI веках глобальность начала отклеиваться от империализма и сегодня они де-факто сосуществуют, хотя местами и не разделились до конца.
Академики, в свою очередь, продолжают говорить о современных империях, и тот же Гарбузов выделил в этом качестве Китай и США. Вопрос о том, где глобальность превращается в империализм или даже неоколониализм и как отделить одно от другого, оказывается достаточно актуальным. При этом описанную выше эволюцию не заметить невозможно.
Проблема имперскости, которую в нашей стране так долго списывали на "постимперский синдром", оказывается куда сложнее, чем об этом думали раньше. Гадая о будущем, можно предположить, что страна надорвётся и на жесткую силовую политику ресурсов у неё просто не останется. Однако запрос россиян на то, чтобы их страна играла в мире важную роль, от этого никуда не денется. Хотя бы в силу того, что глобальное имперское мышление и даже некоторое мессианство долгое время были важной составляющей её идеологии и даже повседневной жизни. Вопрос, в какую сторону это всё можно направить. Напомню, что Горбачёв с его идеями "европейского дома" был в России самым популярным политиком вплоть до 1990 года включительно. Если мы живем в век глобальности, когда масштабные, общемировые проекты существуют и без кровавой колониальной каши… возможно, имперское прошлое можно сделать и плюсом, миновав негативное в нём?