За полгода до начала войны, летом 2021 года, я с большим интересом читал книгу английского писателя Кристофера Ишервуда "Прощай, Берлин!". В ней англичанин описывает свою жизнь в Германии начала 1930-х годов. К середине книги, наряду с весёлыми, романтичными и яркими персонажами начали возникать люди (чаще всего молодые), которые с холодной вежливостью рассказывали главному герою, как будет хорошо, какой славный будет порядок, когда к власти придет Гитлер и его партия национал-социалистов. Всё больше и больше акцент смещался с бытовых историй на политические, на наводнившее Германию насилие.
В то солнечное лето я подумал, как интересно, должно быть, оказаться в центре зарождающего зла, посмотреть на него, изучить под микроскопом, описать и показать публике. Но, как говорил Воланд: "Бойтесь своих желаний – они имеют свойство сбываться". Кристофер Ишервуд уехал из нацистского Берлина в 1933 году, а в 2023 я остался в Москве.
Первые месяцы катастрофы прошли для меня как в лихорадке. Растерянные и напуганные лица, нелепые латинские буквы, нагромождения военной техники в YouTube и разговоры, разговоры, разговоры… В этом водовороте сложно было нащупать изменившийся мир, изменившуюся Москву. Ненавистная мне "Z" то мерцала на рюкзаках, машинах и куртках, то исчезала.
"Я удивлена, что в Москве совершенно нет пропаганды. У нас висит огромная буква "Z" на оперном театре": рассказывает мне знакомая, приехавшая из небольшого, по меркам мегаполиса, сибирского города.
Мне удалось побывать в Санкт-Петербурге и во Владимирской области. Действительно, там подобного гораздо больше. На ветхом, осыпавшемся здании в селе под Владимиром висит китчевый арт на тему войны: "Z" в виде георгиевской ленты, голубь мира и вооружённый солдат в маске. В Москве найти такое сложно. Вспоминается даже случай, когда мэр столицы Сергей Собянин велел председателю партии с непроизносимым названием Сергею Миронову убрать огромную букву латинского алфавита с фасада офиса партии.
В Москве действительно мало пропаганды войны и ненависти. Реклама зовет не под Бахмут, а официантом во "Вкусно – и точка" и клятвенно заверяет, что у них в ресторане всё осталось, как прежде. Красивые молодые люди и девушки в метро рекламируют парки, поликлиники и новые бизнес-центры. Если следить за политикой хоть немного, то должно казаться, будто на Красной Площади под звуки флейт и барабанов шагают добровольцы и экзальтированные черносотенцы, на Чистых прудах висят боевые штандарты, а газеты, брошенные в почтовый ящик, должны прославлять диктатора и его солдат.
Будет несправедливым сказать, будто всех этих атрибутов пластмассового тоталитаризма в Москве вовсе нет, но на Красной площади, как и прежде, гуляют ряженые Сталины, Ленины и стрельцы грозного царя, на Чистых прудах висит инсталляция с открытыми при Собянине станциями метро, а со страниц районных газет ласково глядит на читателя улыбающийся градоначальник, который как будто говорит читателю: "Что происходит за МКАДом – не наше с тобой дело, гляди лучше, какой классный центр заботы о пожилых москвичах мы выстроили". Московские власти изо всех сил зажмурились, чтобы не видеть войны и не нервировать падких на протест жителей столицы. А может, чтобы не нервировать самих себя.
Такое красноречивое молчание рождает множество толков и слухов. "Собянин и его команда против войны. Он не может ни на что повлиять, но пытается уберечь москвичей. Недавно об этом намекали на канале “Москва 24", – говорит мне один либерально настроенный приятель. Он любит мэра и не любит президента. Подобные слухи и отсутствие агрессивной пропаганды действительно влияют на восприятие. Не знаю, смог бы я гулять по родному городу, если бы он был увешан глубоко чуждыми мне символами.
Даже сувениры с символикой войны исчезли. В торговой точке, где продаются дешевые рюкзаки, было несколько с буквой "Z" в марте и апреле прошлого года. Продержались они пару месяцев. Остается лишь гадать, что с ними стало: то ли раскупают быстрее, чем успевают завести, то ли попросили убрать. А может этот товар не пользуется спросом?
"Я не вернусь в Россию, пока он не сдохнет", – говорит моя подруга, уехавшая в октябре. И мы все прекрасно понимаем, о ком она говорит. "Я хотела жить в России, работать здесь, строить отношения и карьеру. Но моему парню пришла повестка, и мне ничего не оставалось другого". Как-то я решил заняться подсчетами и выяснить, сколько моих друзей уехало за рубеж после войны и мобилизации. Выяснилось, что уехало около 60%. Это, конечно, болезненный удар для меня. Часто я прохожу мимо тех домов, где жили близкие мне люди, и передо мной возникают флешбеки наших встреч. Социальные связи не так просто поддерживать на расстоянии, как хотелось бы.
"Хочу скорее вернуться, но мне страшно", – говорит один мой уехавший приятель. Ему грозит армия, если он вернется в Россию. "Знаешь, иногда я думаю, может, у него все-таки были причины так поступить? Ну нельзя же, чтобы это все было просто так". Я покачал головой.
"Мы пытаемся в своём сознании все это рационализировать, чтобы хоть как-то оправдать собственную беспомощность. Жестокая правда состоит в том, что он начал это, руководствуясь своим личным интересом, а мы у него в заложниках".
Мой приятель вздохнул: "да, ты прав". Среди уехавших нет тех, кто поддерживает войну. Оставшиеся, в подавляющем большинстве, тоже. Но многие, вслед за мэром, усердно жмурят глаза. "Я не читаю новостей. Но надо бы это заканчивать. Какие-то крохотные хутора переходят из рук в руки. Черт знает что", – говорит мой друг. Он очень тяжело принял эту войну.
Свято место пусто не бывает, и вместо уехавших москвичей в столице поселился густой, липкий страх. Это верно, что пропаганды войны здесь мало, но верно и то, что за любую попытку возразить государству человека ожидают кары, абсурдные по своей жестокости. Страх начался с момента мобилизации – тогда я впервые задумался о том, что жизнь моя может легко оборваться. Все бежали из города, а полицейский одним своим видом внушал больше ужаса, чем увешанная странными приспособлениями женщина в парандже в час-пик в московском метро.
С тех пор ужас только нарастал. Если раньше на улице человек мог спокойно обсуждать любые темы, то сейчас страх сковывает твой язык. За разговоры можно получить штраф или, того хуже, уголовное дело. Слухи о просмотре телефонов в метро оказались слухами лишь отчасти: кто-то подглядел в смартфон пассажира и донёс на него в полицию. Арестовывают за твиты, за посты, за лайки, за частные разговоры по телефону и прослушивание неправильной музыки. Сроки, к которым приговаривают "дискредитирующих армию РФ" поражают своей жестокостью. Постоянно что-то взрывается, что-то горит. Возникает чувство, будто на шее стягивается петля. Она ещё не душит, но без неё было бы значительно комфортнее.
Репрессии были и раньше, но они были, как правило, где-то далеко – в провинции. Единичные случаи за несколько лет – и порой удавалось кого-то спасть из цепких рук охранителей. Но сейчас создаётся впечатление, будто вся копившаяся годами свирепость силовиков высвободилась, и за малейший намек на несогласие они, как учуявшие кровь псы, набросятся на человека, чтобы растерзать его на маленькие кусочки. В их арсенале вся мощь государственной машины: бумажки с подписями и печатями, вооружённые, похожие на роботов из антиутопии росгвардейцы, фанатичные активисты и тюрьмы.
Такого страха в Москве не было очень давно. "Я проходил через все это", – говорит мне пожилой человек, который испытал на себе тяготы предыдущей, сталинской диктатуры. "Всё возвращается", – угрюмо констатирует он. Но Сталин требовал активного участия. А Москва живет, как жила. С новыми велодорожками, с выставками искусства в музеях и фестивалями меда. Если не открывать новости, то можно и не заметить, что что-то не так. Тот же привычный ритм жизни, те же магазины, театры, бары, клубы и музеи, которые не лепят на себя никаких букв латинского алфавита. Сытый москвич если и чувствует турбулентность, то в мелочах: то известный актер театра больше не выступает на сцене, то привычный магазин одежды закрылся, то излюбленный Макдональдс изменил свое название на что-то совершенно неблагозвучное. Все это досадно, но не создаёт серьезной угрозы для комфортного буржуазного образа жизни.
Изредка на глаза попадается рекламный щит: молодой человек в солдатской форме на фоне флага и надпись: "герой России". Без контекста это выглядит даже не очень пугающе. На странного мужчину в футболке ЧВК Вагнер прохожие даже не смотрят. Эти элементы слишком незначительны и эпизодичны, чтобы уделять им большое внимание.
Но рядом с казённой, начальственной пропагандой (хоть и ненавязчивой) присутствует и низовой, почти подпольный протест. На билборде над широким проспектом изображён солдат, а на примыкающем к дороге здании краской написано: "нет войне!". Около белого дома стоят стыдливо спрятанные "Z" и "V", а совсем рядом, на Арбате, можно увидеть граффити "Мир" и пацифик. Зелёные ленты в парке, маленькие, написанные от руки листовки, антивоенные надписи в самых неожиданных местах – это то, что здорово контрастирует с топорной государственной символической политикой. Я бесконечно люблю тех людей, кто оставляют эти послания. Они говорят: "ты не один, нас много, и мы готовы передать тебе привет даже под страхом репрессий". Это не может не вызывать улыбки.